сверху донизу; оно казалось пучком серебристых молний, сжатых а невидимом кулаке.
— И кроме того — добавил комиссар, — никакой записки, никакого указанья — чем вызвана эта катастрофа.
— Она покончила с собой в состоянии аффекта, — задумчиво произнес врач. — Но чем оно могло быть вызвано у этой женщины, имевшей все: красоту, славу, талант, богатство, любовь? Какое трагическое потрясение могло привести ее к петлеˮ?
Мистер Ольд недоуменно развел руками. Он ничего не мог ответить.
Тогда комиссар заговорил снова. Он произнес:
— Итак, мы констатируем самоубийство. Но все же этот случай столь загадочен, что мне хотелось бы закрепить всю его обстановку — на пленке. Это осуществимо, мистер Ольд?
— Осуществимо ли! воскликнул директор. — Мистер Додс — вы лучший из лучших операторов. Прошу вас — возьмитесь за аппарат и в последний раз снимите нашу звезду...
Додс вздрогнул, как бы просыпаясь от тягостного сна. Недоуменными глазами он обвел присутствующих.
— Вы хотите, чтобы я теперь... теперь... заснял Диану. Это невозможно...
Он глухо застонал и, пошатываясь, направился к двери. Оставшиеся переглянулись.
— Странно, — сказал врач.
— „Очень странноˮ, — как дальнее эхо, отозвался комиссар. И добавил жестко: — Мы произведем следствие...
С
ледствие было произведено. Однако оно ничуть не разъяснило печальную тайну самоубийства Дианы Стар. Более того, оно усугубило ее, ибо выяснилось, что всегда, на всех излучинах, жизнь Дианы была ясна и прозрачна, как горная река.
Будучи подлинной „звездойˮ, — она всегда была на виду, доступная обозрению любопытствующих зевак. Сотни фотографов ежечасно и ежедневно держали ее под прицелом кодаков. Сотни репортеров, ежеутренне, ежедневно и ежевечерне справлялись у них, как она живет, работает, ест, пьет, надевает чулки и одевается. Сотни критиков ежедневно обнаруживали в этой знаменитой и очаровательной женщине такие глубины духа, такие высоты мысли и такие щедроты сердца, о которых не могла подозревать даже она сама. Наконец, дирекция фирмы „Гелиосˮ, выплачивавшая Диане Стар многозначную цифру долларов — более, чем кто-либо, заботилась о ее физическом и моральном благополучии. Таким образом ни одна минута жизни Дианы Стар, ни один ее жест, ни одна ее мысль не могли остаться незамеченными. Она была как бы собственным монументом, воздвигнутым для поклонения толпе, видимым за сотни и тысячи миль.
Три недели полицейский комиссар производил следствие. Он допросил врачей, лечивших „звезду“: оказалось, что она всегда была чрезвычайно здорова. Он допросил директора банка, в котором хранились сбережения „звездыˮ оказалось, что сбережения эти огромны, а банк вполне кредитоспособен. Он допросил камеристку „звездыˮ— и выяснил, что „звездаˮ располагала любовью знаменитейшего из людей современности; имя его — из скромности мы здесь не назовем. Любовь эта была нежна и обоюдна.
Он допросил мистера Ольда и десяток выдающихся критиков; оказалось,
что „звездаˮ была в зените славы. Он допросил патера Уилса: оказалось, что „звездаˮ была ревностной христианкой и никакие безбожные сомнения не разрывали ее душу. Наконец, он допросил Додса: оказалось, что Додс ничего не знает, и что он страшно взволнован этой смертью.
На этом следствие было закончено. Тайна не разъяснилась. И в протоколе свидетельских показаний — как итог, как трагический баланс — значилось:
— „Повидимому, Диана Стар, артистка кино, покончила с собой под влиянием внезапного и резкого душевного волнения, причины которого установить не удалосьˮ.
ВЕСЕННИЕ сумерки повисли над городом. Кое-где они были пронизаны булавочными остриями огней. Воздух был густым и вязким — насыщенным запахом распускающихся растений, набухающих почек, восстающей от сна жизни.
Хорн и Додс сидели на террасе ресторана. Их разделял стол, покрытый белоснежной скатертью. Их объединяли этот весений вечер, некая издавняя грусть, приходящая тогда, когда бывает закончена долгая, трудная и вдохновенная работа.
Два часа тому назад они сдали мистеру Ольд смонтированный экземпляр фильмы „Сердце звездыˮ — той самой фильмы, в которой должна была сниматься Диана Стар. И теперь они — по праву — могли провести этот вечер в молчании, в безделии, в созерцании отблесков угасающей зари сквозь глубины наполненных вином бокалов.
Внезапно Хорн нарушил молчание. Он сказал: „А все-ж-таки чертовски жаль, что Диана не снималась в этой фильме. Она была предназначена ейˮ...
Додс ответил не сразу. Но он все же ответил:
— Хорн, не подумайте, что это мистика. Но вы потрясающе правы. Да, фильма „Сердце звездыˮ была предназначена Диане Стар. И вам я это могу сказать — она сыграла в ней.
Хорн изумленно встряхнул своими сединами.
— Да, да, — не удивляйтесьˮ, — продолжал Додс. — „Она сыграла в ней. Сыграла, быть может, единственный раз в своей жизни по-настоящему — с неподдельным чувством, с подлинным волнением, с истинным мужеством...
— Додс, вам нужно отдохнуть. Вы начинаете заговариваться, — прошептал Хорн.
— Заговариваться! Нет, Хорн, я не заговариваюсь. До сих пор я молчал. Но сейчас я хочу говорить. Мне нужно очистить свою совесть. Ибо я знаю, что убил Диану Стар..............................“
— Додс, Додс, вы?!. воскликнул Хорн. — Да я, — ответил Додс, теребя край скатерти. Да, я убил Диану Стар. Вернее — я был причиной ее смерти. Слушайте, слушайте, Хорн — я хочу рассказать вам все.
Додс тяжело дышал, сотрясаемый лихорадкой откровенности.
— Хорн, вы не знаете всего случившегося в то утро. Я был в уборной у Дианы — ведь я был ее постоянным оператором, умевшим делать ее красивой. Мы обсуждали, — какой ей нужен грим. И тогда я заметил на ее щеке красное пятно — назревший фурункул. Может быть, его нужно было разрезать, но Диана не делала этого: она боялась испортить свою нежную кожу. Я сказал, что это пятно останется надолго, что
на экране оно, снятое крупно, будет уродливо и отвратительно. Она ответила — „я замажу егоˮ. Я усумнился в этом: на щеке должен был остаться бугор. Тогда она ответила так: „Додс, вы негодяй — вы хотите подорвать во мне веру в самое себя. Уходитеˮ. И я ушел. Уже в коридоре я слышал звон разбиваемых в бешенстве флаконов с мазями. А потом — потом было то, что вы знаете не хуже меня...
— Додс, вы рехнулись — ответил Хорн. Вы утверждаете, что Диана покончила с собою из-за прыща на щеке. Какая нелепость!
— Увы, это не нелепость, Хорн. Это глубочайшая истина. Диана была женщиной и актрисой. Это значит, что прыщ на щеке для нее был значительнее, чем для меня, мужчины, — участие в кровопролитном сражении. Кроме того — она знала, что я не лгу, говоря: — этот прыщ на экране будет уродлив. И когда я вместе с вами вошел в уборную Дианы, когда я видел опрокинутый туалет и разбитое в бешенстве зеркало, отражавшее ее изуродованное лицо — я понял, что она металась, стараясь уничтожить пятно. Ей это не удавалось, ее жгли мои слова, и вот она нашла выход... в петле... ˮ
— Это невероятно, — прошептал Хорн. — Увы, это слишком вероятно, — ответил Додс. — Вы плохо знали сердце звезды, Хорн...
Яков Апушкин Я заметил на ее щеке красное
пятно.
— И кроме того — добавил комиссар, — никакой записки, никакого указанья — чем вызвана эта катастрофа.
— Она покончила с собой в состоянии аффекта, — задумчиво произнес врач. — Но чем оно могло быть вызвано у этой женщины, имевшей все: красоту, славу, талант, богатство, любовь? Какое трагическое потрясение могло привести ее к петлеˮ?
Мистер Ольд недоуменно развел руками. Он ничего не мог ответить.
Тогда комиссар заговорил снова. Он произнес:
— Итак, мы констатируем самоубийство. Но все же этот случай столь загадочен, что мне хотелось бы закрепить всю его обстановку — на пленке. Это осуществимо, мистер Ольд?
— Осуществимо ли! воскликнул директор. — Мистер Додс — вы лучший из лучших операторов. Прошу вас — возьмитесь за аппарат и в последний раз снимите нашу звезду...
Додс вздрогнул, как бы просыпаясь от тягостного сна. Недоуменными глазами он обвел присутствующих.
— Вы хотите, чтобы я теперь... теперь... заснял Диану. Это невозможно...
Он глухо застонал и, пошатываясь, направился к двери. Оставшиеся переглянулись.
— Странно, — сказал врач.
— „Очень странноˮ, — как дальнее эхо, отозвался комиссар. И добавил жестко: — Мы произведем следствие...
С
ледствие было произведено. Однако оно ничуть не разъяснило печальную тайну самоубийства Дианы Стар. Более того, оно усугубило ее, ибо выяснилось, что всегда, на всех излучинах, жизнь Дианы была ясна и прозрачна, как горная река.
Будучи подлинной „звездойˮ, — она всегда была на виду, доступная обозрению любопытствующих зевак. Сотни фотографов ежечасно и ежедневно держали ее под прицелом кодаков. Сотни репортеров, ежеутренне, ежедневно и ежевечерне справлялись у них, как она живет, работает, ест, пьет, надевает чулки и одевается. Сотни критиков ежедневно обнаруживали в этой знаменитой и очаровательной женщине такие глубины духа, такие высоты мысли и такие щедроты сердца, о которых не могла подозревать даже она сама. Наконец, дирекция фирмы „Гелиосˮ, выплачивавшая Диане Стар многозначную цифру долларов — более, чем кто-либо, заботилась о ее физическом и моральном благополучии. Таким образом ни одна минута жизни Дианы Стар, ни один ее жест, ни одна ее мысль не могли остаться незамеченными. Она была как бы собственным монументом, воздвигнутым для поклонения толпе, видимым за сотни и тысячи миль.
Три недели полицейский комиссар производил следствие. Он допросил врачей, лечивших „звезду“: оказалось, что она всегда была чрезвычайно здорова. Он допросил директора банка, в котором хранились сбережения „звездыˮ оказалось, что сбережения эти огромны, а банк вполне кредитоспособен. Он допросил камеристку „звездыˮ— и выяснил, что „звездаˮ располагала любовью знаменитейшего из людей современности; имя его — из скромности мы здесь не назовем. Любовь эта была нежна и обоюдна.
Он допросил мистера Ольда и десяток выдающихся критиков; оказалось,
что „звездаˮ была в зените славы. Он допросил патера Уилса: оказалось, что „звездаˮ была ревностной христианкой и никакие безбожные сомнения не разрывали ее душу. Наконец, он допросил Додса: оказалось, что Додс ничего не знает, и что он страшно взволнован этой смертью.
На этом следствие было закончено. Тайна не разъяснилась. И в протоколе свидетельских показаний — как итог, как трагический баланс — значилось:
— „Повидимому, Диана Стар, артистка кино, покончила с собой под влиянием внезапного и резкого душевного волнения, причины которого установить не удалосьˮ.
ВЕСЕННИЕ сумерки повисли над городом. Кое-где они были пронизаны булавочными остриями огней. Воздух был густым и вязким — насыщенным запахом распускающихся растений, набухающих почек, восстающей от сна жизни.
Хорн и Додс сидели на террасе ресторана. Их разделял стол, покрытый белоснежной скатертью. Их объединяли этот весений вечер, некая издавняя грусть, приходящая тогда, когда бывает закончена долгая, трудная и вдохновенная работа.
Два часа тому назад они сдали мистеру Ольд смонтированный экземпляр фильмы „Сердце звездыˮ — той самой фильмы, в которой должна была сниматься Диана Стар. И теперь они — по праву — могли провести этот вечер в молчании, в безделии, в созерцании отблесков угасающей зари сквозь глубины наполненных вином бокалов.
Внезапно Хорн нарушил молчание. Он сказал: „А все-ж-таки чертовски жаль, что Диана не снималась в этой фильме. Она была предназначена ейˮ...
Додс ответил не сразу. Но он все же ответил:
— Хорн, не подумайте, что это мистика. Но вы потрясающе правы. Да, фильма „Сердце звездыˮ была предназначена Диане Стар. И вам я это могу сказать — она сыграла в ней.
Хорн изумленно встряхнул своими сединами.
— Да, да, — не удивляйтесьˮ, — продолжал Додс. — „Она сыграла в ней. Сыграла, быть может, единственный раз в своей жизни по-настоящему — с неподдельным чувством, с подлинным волнением, с истинным мужеством...
— Додс, вам нужно отдохнуть. Вы начинаете заговариваться, — прошептал Хорн.
— Заговариваться! Нет, Хорн, я не заговариваюсь. До сих пор я молчал. Но сейчас я хочу говорить. Мне нужно очистить свою совесть. Ибо я знаю, что убил Диану Стар..............................“
— Додс, Додс, вы?!. воскликнул Хорн. — Да я, — ответил Додс, теребя край скатерти. Да, я убил Диану Стар. Вернее — я был причиной ее смерти. Слушайте, слушайте, Хорн — я хочу рассказать вам все.
Додс тяжело дышал, сотрясаемый лихорадкой откровенности.
— Хорн, вы не знаете всего случившегося в то утро. Я был в уборной у Дианы — ведь я был ее постоянным оператором, умевшим делать ее красивой. Мы обсуждали, — какой ей нужен грим. И тогда я заметил на ее щеке красное пятно — назревший фурункул. Может быть, его нужно было разрезать, но Диана не делала этого: она боялась испортить свою нежную кожу. Я сказал, что это пятно останется надолго, что
на экране оно, снятое крупно, будет уродливо и отвратительно. Она ответила — „я замажу егоˮ. Я усумнился в этом: на щеке должен был остаться бугор. Тогда она ответила так: „Додс, вы негодяй — вы хотите подорвать во мне веру в самое себя. Уходитеˮ. И я ушел. Уже в коридоре я слышал звон разбиваемых в бешенстве флаконов с мазями. А потом — потом было то, что вы знаете не хуже меня...
— Додс, вы рехнулись — ответил Хорн. Вы утверждаете, что Диана покончила с собою из-за прыща на щеке. Какая нелепость!
— Увы, это не нелепость, Хорн. Это глубочайшая истина. Диана была женщиной и актрисой. Это значит, что прыщ на щеке для нее был значительнее, чем для меня, мужчины, — участие в кровопролитном сражении. Кроме того — она знала, что я не лгу, говоря: — этот прыщ на экране будет уродлив. И когда я вместе с вами вошел в уборную Дианы, когда я видел опрокинутый туалет и разбитое в бешенстве зеркало, отражавшее ее изуродованное лицо — я понял, что она металась, стараясь уничтожить пятно. Ей это не удавалось, ее жгли мои слова, и вот она нашла выход... в петле... ˮ
— Это невероятно, — прошептал Хорн. — Увы, это слишком вероятно, — ответил Додс. — Вы плохо знали сердце звезды, Хорн...
Яков Апушкин Я заметил на ее щеке красное
пятно.